Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен-
Неколебим, свободен и беспечен
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас не бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина:
Отечество нам Царское Село.
Эти строки написаны Пушкиным в 1825 году. Уже прошло восемь лет после окончания Лицея, а крепость и святость дружеских уз все ощутимее.
…Я слыхал, что божий свет Единой дружбою прекрасен. Что без нее отрады нет…
Всю жизнь поэта питают целительные воды незамутненного родника юношеского лицейского братства.
…Нескончаем поток экскурсий. Дети и взрослые. Детей много больше. Приятно осознавать, что великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин был когда-то твоим ровесником, озорным и непоседливым и бегал по этой школьной винтовой лестнице. А вот он и сам (ему 14 с половиной).
Вы просите у меня мой портрет,
Но написанный с натуры.
Мой милый, он быстро будет готов.
Хотя и в миниатюре.
Я молодой повеса.
Еще на школьной скамье;
Не глуп, говорю не стесняясь,
И без жеманного кривлянья.
Никогда не было болтуна.
Ни доктора Сорбонны —
Надоедливее и крикливее,
Чем собственная моя особа.
Мой рост с ростом самых долговязых
Не может равняться:
У меня свежий цвет лица, русые волосы
И кудрявая голова.
Я люблю свет и его шум,
Уединение я ненавижу;
Мне претят ссоры и препирательства,
А отчасти и учение.
Спектакли, балы мне очень нравятся,
И если быть откровенным,
Я сказал бы, что я еще люблю,
Если бы не был в Лицее.
По сему этому, мой милый друг,
Меня можно узнать.
Да, таким, как бог меня создал,
Я и хочу всегда казаться.
Сущий бес в проказах,
Сущая обезьяна лицом,
Много, слишком много ветренности-
Да, таков Пушкин.
Взрослые внимательно вглядываются в конструкции этого уникального в мире образовательного учреждения, мысленно проецируя все лучшее на своих детей и внуков. Ведь никто не оспорит, что понятия чести и достоинства, дружбы и любви к Отечеству здесь выше, много выше карьеры, денег и удачи.
«Дней Александровых прекрасное начало…»
Незабываемая дата открытия Лицея — 19 октября 1811 года. Несколько репетиций предшествовали этому долгожданному дню. Робеющих мальчиков, одетых в строгую лицейскую форму, «вводили известным порядком в зал, старательно вызывали по списку, учили кланяться по направлению к тому месту, где будет стоять император».
… Большой зал был полон, особую торжественность происходящему придавало присутствие царской фамилии. Один выступающий приходил на смену другому, но настоящим героем дня становится молодой выпускник Петербургского педагогического института Александр Петрович Куницын. Как вспоминал И.И.Пущин: «Он начал не читать, а говорить об обязанностях гражданина и воина…» В тишине Большого зала раздавался его «чистый, звучный и внятный голос»: «…из родительских объятий Вы поступаете ныне под кров сего священного Храма Наук. Здесь сообщены будут Вам сведения, нужные для гражданина, необходимые для государственного человека, полезные для воина».
Как непохоже было это выступление на все то, что говорилось в тот день! Навсегда запомнится воспитанникам вопрос Куницына: «Вы ли захотите смешаться с толпой людей обыкновенных, поглощаемых ежедневно волнами забвения? Нет! Любовь к славе и Отечеству должны быть Вашими руководителями!»
На протяжении всей своей речи Куницын ни разу не упомянул имя царя и стоял спиной к нему и всей царской фамилии (это было неслыханно!), обратясь лицом к воспитанникам. Вечером того же дня Александр призывает Куницына к себе и… награждает орденом Владимира 4-й степени.
Создание Лицея было неразрывно связано с широкими планами государственного преобразования России. Молодой монарх, воспитанный в европейском духе свободолюбивым швейцарцем Лагарпом, поощрял любые формы общественной деятельности, результатом которой стали многочисленные проекты и постановления. Мудрый М.Сперанский особенно торопил императора с реформами в деле народного просвещения. Государь, безусловно, понимал, что «более славы управлять народом, просвещенным посредством законов, нежели повелевать толпою невежд».
Эти строки М.Сперанского стали своеобразным девизом реформ Александра I. 12 августа 1810 года царь подписал проект, составленный М.Сперанским о создании в 20 верстах от столицы особого закрытого учебного заведения, где небольшое число дворянских детей должно получать наилучшее образование, чтобы потом наилучшим образом участвовать в управлении и просвещении России.
Сперанский резко критиковал домашнее воспитание дворянских детей. «В России домашнее воспитание есть самое недостаточное, самое безнравственное: ребенок окружен одними холопями, видит одни гнусные примеры, своевольничает или рабствует, не получает никаких понятий о справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной чести…»
Хвала дальновидности Сперанского!
Если бы он знал, что через 190 лет человечество, перебрав сотни вариантов педагогических систем, заложит свои сомнения в компьютер, и умная машина даст ответ: «Лучшие системы для подростков и раннего юношества закрытые, пансионного типа:
1)Царскосельский лицей; 2)Английские «Паблик скулз»… За пятивековую историю элитные школы Великобритании прошли сотни великих мужей страны, начиная с Байрона, а российский опыт (чисто «лицейского духа») с трудом наберет чуть больше 10 лет. Тем он дороже для нас!
Устав и структуры
«В залог же особенного НАШЕГО к сему Училищу благоволения, даруем ему титул ИМПЕРАТОРСКОГО ЛИЦЕЯ.
§1. Учреждение Лицея имеет целью образование юношества, особенно предназначенного к важным частям службы Государственной.
§4. Воспитанники принимаются в Лицей не иначе, как по предварительному испытанию их в знаниях.
§6. От воспитанников, вступающих в Лицей, требуется, чтобы они имели несомненные удостоверения об отличной их нравственности и были бы совершенно здоровы,
§8. Воспитанники при их приеме должны иметь от роду от 10-ти до 12-ти лет и при том представлять свидетельства о своем дворянстве».
Если Вы сегодня в городе Пушкине спросите, как пройти к Лицею, у Вас поинтересуются: «А к какому?» Сейчас слово «лицей» стало современным и даже модным, а в начале 19 века в России образовательное заведение с таким названием было полно неизвестности. И действительно: в мировой практике не встречалось случаев соединения в одно целое гимназии (первые три года обучения) с университетом (последующие три года). Причем обучение студентов велось по основным предметам сразу трех факультетов: словесного, нравственно-политического и физико-математического.
§14. Лицей в правах и преимуществах своих совершенно равняется с Российскими Университетами.
§17. Лицей будет иметь особенный мундир, НАМИ определенный».
Из замечательной книги Н.Я.Эйдельмана «Прекрасен наш союз…»:»…Когда слух о Лицее пронесся по столицам и губерниям, заволновались старинные фамилии, бросились искать влиятельных заступников, чтобы устроить сыновей в невиданное заведение, где, как с начала предполагалось, будут обучаться и великие князья, молодые братья Александра 1 — Николай и Михаил».»…Меж тем летом 1811 года образовался конкурс, потому что на тридцать мест было куда больше желающих. Одним (Александру Горчакову) поможет звучный титул (князь-Рюрикович); другим — важные посты, занимаемые родственниками: у Модеста Корфа отец — генерал, видный чиновник юстиции; десятилетний Аркадий Мартынов еще мал для Лицея, но зато он крестник самого Сперанского, а отец его — литератор, директор департамента народного просвещения; Ивану Малиновскому 15 лет, но отец его, Василий Федорович, назначается директором Лицея и хочет «испытать» новое заведение на собственном сыне. У Феди Матюшкина мать пользуется покровительством вдовствующей императрицы, так же, как родственники Вильгельма Кюхельбекера. Семья Есаковых совсем небогатая: владеет лишь одним крепостным человеком, но сын Семен надеется на протекцию наследника престола. Козырем многочисленной семьи петербургского чиновника Пущина (десять детей!) является ходатайство престарелого деда-адмирала. В новгородской глуши скромная семья капитана Тыркова тоже мечтает определить свое чадо в новое заведение — поддерживает же просьбу сосед по губернии, да какой: Гаврила Романович Державин! Многочисленные светские связи и у отца Пушкина, Сергея Львовича. Владимир Вольховский, сын бедного гусара из Полтавской губернии, идет в Лицей вообще без протекции, а только как первый ученик Московского Университетского пансиона. Он будет первым учеником все годы в Лицее и закончит его с Золотой (большой) медалью.
Новое учебное заведение разместилось в любимой летней резиденции императора — в Царском Селе. В ту пору Царское Село — небольшой городок с двумя парадными дворцами, окруженными роскошными парками-садами.
Для новой школы был отведен Великокняжеский флигель Екатерининского дворца. Возведенный в конце 18 века архитектором И.В.Нееловым, флигель в 1811 году был перестроен В.П.Стасовым, приспособившим здание для нужд учебного заведения. Здесь, как вспоминает И.И.Пущин, «были соединены все удобства домашнего быта с требованиями общественного учебного заведения… В нижнем этаже помещалось хозяйственное управление. Во втором — столовая, больница с аптекой и конференц-зал с канцелярией; в третьем — рекреационная зала, классы (два с кафедрами, один для занятий воспитанников после лекций), физический кабинет, комнаты для газет и журналов и библиотека в арке, соединяющей Лицей с дворцом через хоры придворной церкви. В верхнем — дор туары». «В каждой комнате — железная кровать, комод, конторка, зеркало, стул, стол для умывания. На конторке чернильница и подсвечник со щипцами». Инспектора и гувернеры жили внизу.
Мальчишкам, маленьким дворянчикам, будущим государственным деятелям надо запасаться терпением на 6 лет. Ведь лицей — учреждение закрытое. Учеба — 11 месяцев в году (кроме июля — «июль месяц роздыха»). Домой ездить запрещено. (Их отпустят лишь на Рождество в последний год обучения: надо думать о карьере). Родителям дозволено посещение своих чад лишь по большим праздникам. Да и не все семьи жили в Петербурге, а в дальние концы не очень-то наездишься. (Первый поезд пришел из Москвы в Петербург лишь в 1837 году!)
Расписание дня явно обещало спартанское воспитание.
- 6 ч.- подъем по звонку;
- 6-7 ч. — одевание, молитва в зале;
- 7-9 ч. — класс (т.е. учебные занятия);
- 9 ч. — чай с белой булкой. Никаких завтраков! Хотя все лицеисты были из «благородного» сословия, и случалось, швыряли плохо выпеченные пирожки в бакенбарды Золотареву (помощник надзирателя по хозяйственной части — по-нашему «завхоз»), но воспитатели стремились отучить их от изнеженности и роскоши;
сразу после чая — первая прогулка до 10 часов; - 10-12 ч. — класс;
- 12-13 ч. — вторая прогулка;
- 13ч. — обед из трех блюд; сначала давали каждому по полстакана портера -потом нашли это баловством: запивали квасом и водою;
- 14-15 ч. — чистописание или рисование;
- 15-17 ч. — класс;
- 17ч. — чай;
- до 18 ч. — третья прогулка;
- 18-20 ч. — повторение уроков или «вспомогательный класс»;
- 20 ч. 30 м. — ужин из двух блюд;
- до 22 ч. — отдых, развлечения («мячик и беготня»);
- 22 ч. — вечерняя молитва, сон.
Каждую субботу — баня. За чистотой следили строго. Постели жесткие. На 4-ом спальном этаже температура довольно бодрая (15°-16°). Лицеисты вспоминали, что частенько по утрам в больших кувшинах, которые приносили дядьки для умывания, вода была покрыта тонкой корочкой льда.
Обнаружить в лицейских архивах каких-либо сведений о специальном закаливании воспитанников не удалось. Закалялся «по собственному желанию» лишь один Владимир Вольховский, готовивший себя целенаправленно к воинской службе. По телосложению он был чрезвычайно малосилен, но всячески закалял себя: обливался холодной водой, усиленно занимался гимнастикой, развивая силу и ловкость, вел спартанский образ жизни. За удивительное благородство во всем, необыкновенную работоспособность, скромность, готовность прийти на помощь друзьям и соученикам, пользовался большим уважением преподавателей и товарищей. Во всех науках Вольховский шел первым. Благодаря закалке впоследствии он выносил самые тяжелые походы в войнах с Турцией и Персией. С 1831 года — генерал-майор. Лицейские прозвища: «Суворочка», «Спартанец».
Как живете, мальчики?
«Несознательно для нас самих, — вспоминает И.Пущин, — мы начали в Лицее жизнь совершенно новую, иную от всех других учебных заведений. Через несколько дней после открытия, за вечерним чаем, как теперь помню, входит директор и объявляет нам, что получил предписание министра, которым возбраняется выезжать из Лицея, а что родным дозволено посещать нас по праздникам. Это объявление категорическое, которое, вероятно, было уже предварительно постановлено, но только не оглашалось, сильно отуманило нас всех своей неожиданностью. Мы призадумались, молча посмотрели друг на друга, потом начались между нами толки и даже рассуждения о незаконности такой меры стеснения, не бывшей у нас в виду при поступлении в Лицей. Разумеется, временное это волнение прошло, как проходит постепенно все, особенно в те годы».
Пущин догадывается верно: основатели Лицея хотят как можно дольше удержать воспитанников от внешних влияний, пока не «пропитают» их своим духом.
В замкнутом коллективе легче общительным, покладистым, открытым. Маленькому Пушкину непросто. «Пушкин с самого начала был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии: это удел эксцентрического существа среди людей. Не то, чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных; но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти. Это вело его к новым промахам, которые никогда не ускользают в школьных сношениях. Я как сосед (с другой стороны его нумера была глухая стена) часто, когда все уже засыпали, толковал с ним вполголоса через перегородку о каком-нибудь вздорном случае того дня; тут я видел ясно, что он по щекотливости всякому вздору приписывал какую-то важность, и это его волновало. Вместе мы, как умели, сглаживали некоторые шероховатости, хотя не всегда это удавалось. В нем была смесь излишней смелости с застенчивостью, и то и другое невпопад, что тем самым ему вредило. Бывало, вместе промахнемся, сам вывернешься, а он никак не сумеет этого уладить. Главное, ему недоставало того, что называется тактом, это капитал, необходимый в товарищеском быту, где мудрено, почти невозможно, при совершенно бесцеремонном обращении, уберечься от некоторых неприятных столкновений вседневной жизни. Все это вместе было причиной, что вообще не вдруг отозвались ему на его привязанность к лицейскому кружку, которая с первой поры зародилась в нем, не проявляясь, впрочем, свойственною ей иногда пошлостью». Надо непременно остановиться перед следующей фразой Пущина, чтобы понять, какой подарок сделала Пушкину судьба, поставив рядом человека так глубоко его понимавшего. «Чтобы полюбить его настоящим образом, нужно было взглянуть на него с тем полным благорасположением, которое знает и видит все неровности характера и другие недостатки, мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже и их в друге-товарище. Между нами как-то скоро и незаметно устроилось».
Ты вспомни быстрые минуты первых дней,
Неволю мирную, шесть лет соединенья
Печали, радости, мечты души твоей,
Размолвку дружества и сладость примиренья...
Некоторые «неровности характера» Пушкина, наверное, из его детства. Откроем книгу В.Вересаева «Спутники Пушкина»: «Всю жизнь Пушкин не знал родительской ласки. Жил в безалаберной и пустопорожней семье. Характернейшей особенностью отца, Сергея Львовича, была глубокая душевная фальшивость, постоянное стремление играть какую-нибудь роль. Был он глубочайший эгоист, до детей ему мало было дела, но письма его к ним были исполнены самой образцовой отеческой нежности. При малейшей жалобе гувернантки или гувернера он сердился, выходил из себя, но гнев его проистекал только из врожденного отвращения ко всему, что нарушало его спокойствие. Был богат, но чрезвычайно жаден.
Мать поэта. Надежда Осиповна, рожденная Ганнибал, с малолетства была окружена угодливостью, потворством и лестью окружающих, выросла балованной и капризной. Была хороша собой, в свете ее прозвали «прекрасною креолкою». Была до крайности рассеяна, очень вспыльчива, от гнева и кропотливой взыскательности резко переходила к полному равнодушию и апатии относительно всего окружающего. Так же, как муж, питала глубочайшее отвращение ко всякому труду, домашним хозяйством ленилась заниматься в той же мере, как муж — управлением имениями.
Надежда Осиповна была властна и взбалмошна. Муж находился у нее под башмаком. С детьми она обращалась деспотически. Страстно обожала меньшего сына Льва. К дочери же Ольге и особенно к Александру относилась холодно, подвергала унизительным наказаниям. Рассердившись, дулась на него и не разговаривала неделями и месяцами. Материнской ласки Пушкин никогда от нее и не видел. Когда, двенадцатилетним мальчиком, его повезли в Петербург для определения в лицей, он покинул родительский кров без всякого сожаления.
И всю жизнь на равнодушие родителей Пушкин отвечал таким же равнодушием. Живя с ними в одном городе, посещал их очень редко, только по долгу родственной вежливости; отсутствуя, почти никогда не писал.
Надежда Осиповна относилась к нему с неизменной холодностью, каждый успех Пушкина делал ее к нему все равнодушнее и вызывал только сожаление, что успех этот не достался ее любимому Левушке. »Но последний год ее жизни, — вспоминает баронесса Вревская, — когда она была больна несколько месяцев, Пушкин ухаживал за нею с такой нежностью и уделял ей от малого своего состояния с такой охотой, что она узнала свою несправедливость и просила у него прощения, сознаваясь, что не умела его ценить. Он сам привез ее тело в Святогорский монастырь, где она похоронена. После похорон он был чрезвычайно расстроен и жаловался на судьбу, что она дала ему такое короткое время пользоваться нежностью материнскою, которой до того он не знал».
До 9 лет будущий поэт был малоподвижен и молчалив. Эти внешние качества не мешали ему быть внимательным и жадным к впечатлениям окружающей его действительности.
«Мы все видели, — вспоминает И.Пущин, — что Пушкин нас опередил, многое прочел, о чем мы и не слыхали, все, что читал, помнил; но достоинство его состояло в том, что он отнюдь не думал выказываться и важничать, как это часто бывает в те годы (каждому из нас было двенадцать лет) со скороспелками, которые по каким-либо обстоятельствам и раньше и легче находят случай чему-нибудь выучиться. Обстановка Пушкина в отцовском доме и у дяди, в кругу литераторов, помимо его дарований, ускорила его образование, но нисколько не сделала его заносчивым — признак доброй почвы. Все научное он считал ни во что и как будто желал только доказать, что мастер бегать, прыгать через стулья, бросать мячик и пр. В этом даже участвовало его самолюбие, — бывали столкновения очень неловкие. Как после этого понять сочетание разных внутренних наших двигателей! Случалось, точно, удивляться переходам в нем: видишь, бывало, его поглощенным не по летам в думы и чтения, и тут же внезапно оставляет занятия, входит в какой-то припадок бешенства за то, что другой, ни на что лучшее не способный, перебежал его или одним ударом уронил все кегли». Далее будет взросление и уверенные шаги в большую литературу, но как долго люди, соприкасающиеся с поэтом, чувство самостоятельности, не выносящее принуждения и насилия, будут принимать за упрямство и своеволие.
Учение
А не были ли лицеисты перегружены учебными занятиями? Тема столь болезненная для современных учеников, их родителей и учителей.
Присмотримся еще раз внимательно к расписанию. Всего классам (т.е. учебным занятиям) отведено 7 часов. Причем не академических (по 45 минут), а астрономических (по 1 часу). Плюс 2 часа (с 18 до 20) — повторение уроков. Здесь, наверное, больше бы подошел современный термин: «класс выравнивания». Кто получил до лицея домашнее образование, кто окончил пансион — уровень знаний был весьма неодинаков и требовалось большое искусство преподавателей, чтобы успешно двигаться в этом разноуровневом пространстве.
Интересная деталь: нигде вы не встретите подряд более двух часов занятий: между ними прогулки (в любую погоду), гимнастика, фехтование, танцы, верховая езда, плавание (летом) и коньки (зимой): «И вдруг все кидаются на лед «окрылив железом ноги» (выражение воспитанника А.Пушкина). А еще после ужина официально с 20 ч. 30 м. до 22 часов «мячик и беготня». Так что бороться с «сидячей» школой лицейским наставникам не приходилось! А в спальной каморке тоже не посидишь за столом (его просто нет); хочешь что-то написать — становись к конторке (спинка ровненькая!) и пиши себе на здоровье. Телевизоров тогда не было. А у нас сейчас прогресс, цивилизация. Помните, как шутил Аркадий Райкин: «Ну что можно написать при свечах? Ну, «Евгения Онегина» еще можно написать, а ведь диссертацию не напишешь!»
И еще. Все образовательные учреждения можно условно поделить на два типа: 1. Школы «заучивания»; 2. Школы развития. Первые явно обрекают учащихся на перегрузки, комплексы и нездоровье. Лицей был ярким представителем второго типа. Причем соответствующие методические постулаты (дабы избежать случайностей и отклонений), были заложены уже в его устав:
§36. Главное правило доброй методы или способа учения состоит в том, чтобы не затемнять ум детей пространными изъяснениями, но возбуждать собственное его действие.
§37. Дело наставника не в том только состоит, чтобы дать урок, но чтобы насадить, так сказать, и воспитать его в уме слушателей.
§40. Диктование уроков вообще запрещается…
М.А.Корф, вспоминая о лицейском образовании, заметит: «Мы мало учились в классах, но много в чтении и в беседе при беспрестанном трении умов». Беседовали и спорили в Газетной комнате (Лицей подписывался на важнейшие современные издания), в удивительной по подбору книг библиотеке, постоянно пополняемой многими попечительствующими, начиная с Александра I, выдающимися русскими литераторами, а в дальнейшем по выходе и самими лицеистами и, конечно, в постоянном общении со своими наставниками. Один из воспитанников вспоминает: «Егор Антонович Энгельгардт (второй директор Лицея) действовал на нас своим ежедневным с нами обращением в свободные от уроков часы. Он приходил почти ежедневно после вечернего чая в зал, где мы толпою окружали его, и тут занимал он нас чтением, беседою, иногда шутливою (он превосходно читал); беседы его не имели никогда характера педагогического наставительства, а всегда были приноровлены к возрасту, служили к развитию воспитанников и внушению им правил нравственности; особенно настаивал он на важности усвоения принципа правдивости. Мы до такой степени привыкли к повседневным почти его посещениям, что непоявление его в течение двух-трех дней производило общее смятение и беспокойство, тотчас начинались разговоры, не сделал ли кто какого проступка или шалости, которая огорчила директора; виноватый сейчас сознавался, и директор опять появлялся в обычный час, со своим приветливым, ласковым, одобрительным выражением».
А как обстояли дела в Лицее с «отметкой», этим идолом всей учащейся братии?
Система оценок в Лицее появилась только в 1816 году (через 5 лет после открытия); до этого времени каждый преподаватель должен был дать краткую характеристику воспитаннику. Такие характеристики составлялись по предметам и поведению. По мнению некоторых преподавателей, например Е.А.Энгельгардта, оценка лишь «бездушная цифра», которая никогда не может выразить всех тех бесчисленных нравственных оттенков, которые благоразумный и благонамеренный воспитатель тщательно в уважение и соображение принимать должен при удостоении юноши».
Все-таки для облегчения труда преподавателей была принята краткая форма ведомости с оценками, т.е. с цифрами, которые обозначали:
1 — отлично
2 — очень хорошо
3 — хорошо
4 — посредственно
0 — худо.
Вернемся еще раз к хрестоматийному примеру об «успехах» молодого Пушкина на уроках математики Якова Ивановича Карцова. «Раз вызвал он к доске Пушкина и задал алгебраическую задачу. Пушкин долго переминался с ноги на ногу и все писал молча какие-то формулы. Карцов спросил его, наконец:
— Что же вышло? Чему равняется икс?
Пушкин улыбнулся и ответил:
— Нулю.
— Хорошо! У вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем. Садитесь на свое
место и пишите стихи».
Если вы будете на экскурсии со школьниками, посмотрите в конце этого рассказа внимательно в их глаза. Там хитринки и недоумения. А как же в конце четверти? А перевод в следующий класс? А отметка в аттестате? Как известно и Петр Ильич Чайковский был очень слаб в математике. Вспоминают, что, когда у него однажды получилась алгебраическая задача, он был необыкновенно счастлив и готов был всех обнимать и целовать, как в святое воскресение. По нашим меркам не закончить бы великим соотечественникам современной школы! Еще родителей бы вызвали! Как бы мы жили без Пушкина и Чайковского? Спасибо учителям, что сберегли их. Что оказались мудрее профессионального фанатизма.
А все-таки хочется заглянуть в документ об окончании Лицея Александром Пушкиным и посмотреть: а что там написано в разделе «математика».
«Воспитанник Императорского Царскосельского Лицея Александр Пушкин в течение шестилетнего курса обучался в сем заведении и оказал успехи: в законе Божием и священной истории, в логике и нравственной философии, в праве естественном, частном и публичном, в Российском гражданском и уголовном праве ХОРОШИЕ; в латинской словесности, в государственной экономии и финансах ВЕСЬМА ХОРОШИЕ; в российской и французской словесности, так же в фехтовании ПРЕВОСХОДНЫЕ. Сверх того занимался историей, географией, статистикой, математикой и немецким языком.
Во уверение чего и дано ему от Конференции Императорского Царскосельского Лицея сие свидетельство с приложением печати.
Царское Село, июня 9 дня 1817 года.
Директор Лицея Егор Энгельгардт.
Конференц-секретарь профессор Александр Куницын».
«… сверх того занимался математикой …» — и все проблемы.
Из лицейской характеристики: «Пушкин Александр, 13-ти лет. Имеет более блистательные, нежели основательные, дарования, более пылкой и тонкой, нежели глубокий ум. Прилежание его к учению посредственно, ибо трудолюбие еще не сделалось его добродетелью. Читав множество французских книг, но без выбора, приличного его возрасту, наполнил он память свою многими удачными местами известных авторов; довольно начитан и в русской словесности, знает много басен и стишков. Знания его вообще поверхностны, хотя начинает несколько привыкать к основательному размышлению.
- В русском и латинском языках. Более понятливости и вкуса, нежели прилежания, но есть соревнование. Успехи хороши довольно.
- Во французском языке. Стал прилежнее и успехи постоянные. 2-й ученик.
- В немецком языке. При всей остроте и памяти не мало не успевает.
- По словесности немецкой и французской. Худые успехи, без способностей, без прилежания, без охоты, испорченного воспитания.
- В логике и нравственности. Весьма понятен, замысловат и остроумен, но не прилежен вовсе и успехи незначащие.
- В математике. Острота, но для пустословия, очень ленив и в классе нескромен, успехи посредственны.
- В географии и истории. Более дарования, нежели прилежания, рассеян. Успехи довольно хороши.
- В рисовании. Отличных дарований, но тороплив и неосмотрителен. Успехи не ощутительны.
- В чистописании. Способен и прилежен.
- В фехтовании. Довольно хорошо.
- По нравственной части. Мало постоянства, твердости, словоохотен, остроумен, приметно и добродушие, но вспыльчив с гневом и легкомыслен.»
Какой разброс мнений! Сколько не слишком лестных характеристик! Но уже прослеживаются и характер будущего поэта; никакой середины: два глубоких сильных влечения — русская поэзия и французская риторика (по ним — отлично), остальное — посредственно или никак.
Пушкин любил свое прозвище «француз» — в этом языке он действительно был на голову выше многих. В доме у отца, — вспоминает его брат Лев, — была богатая французская библиотека. Ребенок проводил здесь бессонные ночи и тайком в кабинете отца пожирал книги одна за другой. Александр был одарен и памятью неимоверною и на 11 году уже знал наизусть всю французскую литературу».
«Охотнее всех других классов занимался Пушкин в классе А.П. Куницына, и то совершенно по-своему: уроков никогда не повторял, мало что записывал, а чтобы переписывать тетради профессоров (печатных руководств тогда еще не существовало), у него и в обычае не было: все делалось a livre ouvert ( без приготовлений: франц.)» — запишет И.И.Пущин.
Май 1817 года. «Санкт-Петербургские ведомости» приглашают «публику и родителей» на выпускные экзамены Царскосельского Лицея. 17дней, 15 (!) экзаменов.
… Заключительный акт пройдет скромно, спокойно. Энгельгардт и Куницын «подведут итоги» шестилетия: затем вызовут каждого «по старшинству выпуска», то есть в порядке успехов, объявляя чин и награду, представляя царю. Двадцать девять раз царь улыбнется молодому выпускнику; на двадцать шестой раз — Александру Пушкину…
Демон «метроманов»
По современной терминологии мы назвали бы Лицей учебным заведением с «гуманитарным уклоном», причем довольно значительным.
«§30. Поелику словесные науки для возраста, в котором воспитанники проходить будут курс начальный, удобовыразительнее, то в распределении времени поставляется правилом, чтобы в течение всего курса предметы, собственно к словесным наукам относящиеся, составляли предпочтительное занятие воспитанников перед науками, кои называются точными, а посему
§31. Самое большое число часов в неделю должно посвящать обучению грамматике, наукам историческим и словесности, особливо языкам иностранным, в коих успех особенно зависит от упражнений первого возраста.
§32. Для сего в распределении учебных часов должно наблюдать, чтобы иностранные языки преподаваемы были ежедневно не менее четырех часов. Сверх сего Директор старается, чтобы воспитанники в свободное от учения время разговаривали между собою на Французском и Немецком языках поденно. («А кто говорил в эти дни по-русски», — вспоминают лицеисты, — того штрафовали»).
Примечание к примерному расписанию:
§35. Здесь означение часов сделано только примерно: располагать их по удобности и по временам года зависит от усмотрения конференции; с утверждения министра, держась того главного правила, чтобы воспитанники никогда не были праздны».
Лицей — родина Пушкина — поэта. Трудно представить более питательную почву. Начиналось все с небольших собраний воспитанников, на которых каждый должен был что-нибудь рассказать, выдуманное или прочитанное. Постепенно запас стихов, басен, эпиграмм, рассказов увеличивался — их стали записывать. Как грибы после дождя появляются лицейские журналы.
Поддержанные наставниками и преподавателями ставятся домашние спектакли, водевили, литературно-музыкальные вечера. Рисунки, карикатуры, декорации, музыка — все свое. Когда бурный поток метромании захватывал даже урочное время, он закрывался начальством, но не надолго: слишком сильным было это внутреннее течение — оно захватило практически всех.
Современников своих, русских писателей и поэтов, лицеисты знали не только по их сочинениям. Здесь бывали Державин, Дмитриев, Жуковский, Карамзин, Вяземский, Батюшков.
Постепенно выделялись среди воспитанников наиболее одаренные: Дельвиг, Илличевский, Кюхельбекер, Пушкин. Илличевского в ту пору поклонники в классах величают Державиным, а Пушкина — Дмитриевым (то есть «рангом ниже»). Первым напечатанным в большой литературе был Кюхельбекер; Дельвиг — вторым. В апреле 1814 года (Пушкину нет еще и 15-ти) известный журнал «Вестник Европы» печатает его стихотворение «К другу стихотворцу».
Арист! И ты в толпе служителей Парнаса!
Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса;
За лаврами спешишь опасною стезей
И с строгой критикой вступаешь смело в бой!
Арист, не тот поэт, кто рифмы плесть умеет
И, перьями скрипя, бумаги не жалеет.
Теперь, любезный друг, я дал тебе совет.
Оставишь ли свирель, умолкнешь или нет?..
Подумай обо всем и выбери любое:
Быть славным — хорошо, спокойным — лучше вдвое.
Юноша Пушкин еще как будто шутит в обычной лицейской манере. Но уже чувствует сам, что глубинный выбор сделан. Поэтические замыслы его одолевают, он видит и слышит стихи во сне.
В те дни — во мгле дубравных сводов
Близ вод, текущих в тишине,
В углах лицейских переходов
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья,
Доселе чуждая веселья,
Вдруг озарилась! Муза в ней
Открыла пир своих затей;
Простите, хладные науки!
Простите, игры первых лет!
Я изменился, я поэт,
В душе моей едины звуки
Переливаются, живут,
В размеры сладкие бегут.
Поэтическую одаренность Пушкина чувствуют не только его друзья-лицеисты. Жуковский в 1815 году везет в Царское Село знаменитых литературных гостей, в основном для того, чтобы познакомиться с необыкновенным поэтом, которого он называет «будущим гигантом, который всех нас перерастет».
«Я сделал еще приятное знакомство! С нашим молодым Пушкиным. Я был у него на минуту в Царском Селе. Милое живое творение! Он мне обрадовался и крепко прижал руку мою к сердцу. Это надежда нашей словесности». Жуковский привозит в Лицей одного из самых знаменитых для культурной России человека — Н.М.Карамзина, а вместе с ним Вяземского, Александра Тургенева и дядю Пушкина — известного поэта Василия Львовича.
Иван Малиновский утверждал, что, войдя в класс, Карамзин сказал Пушкину: «Пари, как орел, но не останавливайся в полете», и Пушкин «с раздутыми ноздрями — выражение его лица при сильном волнении — сел на место при общем приличном приветствии товарищей».
Кому из нас не памятна с детских лет картина великого И.Е.Репина «Пушкин на лицейском экзамене в Царском Селе 8 января 1815 года»?
«Наконец вызвали меня. Я прочел мои «Воспоминания в Царском Селе», стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояние души моей, когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отрочески зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом… Не помню, как я кончил чтение свое, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел обнять… искали, но не нашли… «Говорили, будто Гаврила Романович воскликнул: «Я не умер!»
Рождение Великого поэта во славу России и счастья всех читающих и слушающих состоялось!
«Гогель-могель»
Мальчишки, — они и в Лицее мальчишки. А сколько хлопот! Особенно с такими как «Егоза» Пушкин. Однажды Энгельгардт выручил Пушкина, заступившись за него перед царем, (лицеист принял во мраке престарелую фрейлину за ее хорошенькую горничную и наградил почтенную даму поцелуем, а та пожаловалась царю). Государь на другой день приходит к Энгельгардту, — вспоминал Пущин, — «Что же это будет? — говорит царь, — Твои воспитанники не только снимают через забор мои наливные яблоки, бьют сторожей садовника Лямина (точно, была такого рода экспедиция, где действовал на первом плане граф Сильверст Броглио…), но теперь уже не дают проходу фрейлинам жены моей». Энгельгардт своим путем знал о неловкой выходке Пушкина; он нашелся и отвечал императору Александру: «Вы меня предупредили, государь. Я искал случая принести вашему величеству повинную за Пушкина; он, бедный, в отчаянии: приходил за моим позволением письменно просить княжну, чтобы она великодушно простила ему это неумышленное оскорбление». Тут Энгельгардт рассказал подробности дела, стараясь смягчить вину Пушкина, и присовокупил, что сделал ему строгий выговор и просит разрешения насчет письма. На это ходатайство Энгельгардта государь сказал: «Пусть пишет, уж так и быть, я беру на себя адвокатство за Пушкина, но скажи ему, чтоб это было в последний раз. Старая дева, быть может, в восторге от ошибки молодого человека, между нами говоря», — шепнул император, улыбаясь Энгельгардту. Пожал ему руку и пошел догонять императрицу, которую из окна увидел в саду. Таким образом, дело кончилось необыкновенно хорошо».
Впрочем, говорили, что это происшествие ускорило выпуск первых лицеистов: царь нашел, что хватит им учиться…
Всем памятна знаменитая подпись Жуковского: «Победителю-ученику от побежденного учителя». А ведь эта поэма, вызвавшая преклонение Жуковского, «Руслан и Людмила», начата на стенке карцера, куда в очередной раз отправлен лицеист Пушкин.
Во время прогулок забывали о благонравии, примерном поведении, о гувернерах, это было время для игр, смеха, веселья.
Строгий надзор гувернеров не мешал «избранным сынам дворянства», как называл их Куницын, шалить, проказничать, и тогда в журнале поведения появлялись такие записи: «Малиновский, Пущин и Илличевский оставлены без ужина за то, что во время прогулки по саду поссорились с Пушкиным и под видом шутки толкали его и били по спине прутом».
А бесконечные упоминания в лицейских стихах о пирах, вине, Вакхе — это ближе к вымыслу или правде?
Помнишь ли, мой брат по чаше,
Как в отрадной тишине
Мы топили горе наше
В чистом, пенистом вине?
Как, укрывшись молчаливо
В нашем темном уголке,
С Вакхом нежились лениво
Школьной стражи вдалеке?
Помнишь ли друзей шептанье
Вкруг бокалов пуншевых,
Рюмок грозное молчанье,
Пламя трубок грошевых?…
Из очередного послания №14 к №13.
(Лицеисты в своей переписке подписывались номерами своих спален; №14 — Пушкин, №13 — Пущин). А вспоминается в этом послании об известной истории с «гогелем-могелем».
«Мы, то есть я, Малиновский и Пушкин, — вспоминает Пущин, — затеяли выпить гогель-могелю. Я достал бутылку рома, добыли яиц, натолкли сахару, и началась работа у кипящего самовара. Разумеется, кроме нас были и другие участники в этой вечерней пирушке, но они остались за кулисами по делу, а в сущности один из них, а именно Тырков, в котором чересчур подействовал ром, был причиной, по которой дежурный гувернер заметил какое-то необыкновенное оживление, шумливость, беготню. Сказали инспектору. Тот после ужина всмотрелся в молодую свою команду и увидел что-то взвинченное. Тут же начались спросы, розыски. Мы трое явились и объявили, что это наше дело, и что мы одни виноваты. Гауеншильд, справлявший тогда должность директора, донес министру. Разумовский приехал из Петербурга, вызвал троих из класса и вынес им строгий выговор».
В последние годы лицейская жизнь стала много свободнее. Те строгости, запрещения, почти казарменная обстановка, в которой мальчики жили довольно долгое время, теперь уменьшаются. Директор Энгельгардт хочет не отделять, но соединять воспитанников с живой жизнью. Лицеистам можно отправляться в гости в пределах Царского Села. И они ходят в дом к оригинальному, образованному человеку, музыканту, преподававшему у них музыку чтение — Тепперу де Фергюссону. Ходят и в кондитерские, навещают гусаров, чей полк стоял в Царском Селе. Сначала для того, чтобы уйти в «увольнительные» просили специальный билет; потом ходили уже и без спросу: «Иногда, — вспоминает положительный Модест Корф, — возвращались в глубокую ночь. Думаю, что иные пропадали даже и на целую ночь, хотя со мною лично этого не случалось. Маленький «тринкгельд» (деньги на водку) швейцару мирил все дело, потому что гувернеры и дядьки все давно уже спали…
Любовь
Вот здесь лежит больной студент:
Его судьба неумолима.
Несите прочь медикамент.
Болезнь любви неизлечима!
Из воспоминаний С.Комовского: «…Первую платоническую, истинно поэтическую любовь возбудила в Пушкине сестра одного из лицейских товарищей его (Екатерина Бакунина). Она часто навещала брата и всегда приезжала на лицейские балы. Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели общий восторг во всей лицейской молодежи. Пушкин с пламенным чувством молодого поэта живыми красками изобразил ее волшебную красоту в стихотворении своем под названием «К живописцу». Стихи сии очень удачно положены были на ноты лицейским товарищем его Яковлевым, и постоянно петы не только в лицее, но и долго по выходе из оного».
Целый цикл — 22 стихотворения написаны Пушкиным в 1815-1816 годах, посвященных Катеньке Бакуниной. Вот одно из них: «Певец»;
Слыхали ль вы за рощей глас ночной?
Певца любви, певца своей печали?
Когда поля в час утренний молчали.
Свирели звук унылый и простой,
Слыхали ль вы?
Встречали ль вы в пустынной тьме лесной
Певца любви, певца своей печали?
Следы ли слез, улыбку ль замечали.
Иль тихий взор, исполненный тоской,
Встречали ль вы?
Вздохнули ль вы, внимая тихий глас
Певца любви, певца своей печали?
Когда в лесах вы юношу видали,
Встречая взор его потухших глаз,
Вздохнули ль вы?
«Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Бакуниной! Но я не видел ее 18 часов — ах! Какое положенье! Какая мука! Но я был счастлив 5 минут… »
(Пушкин. Дневники. 29 ноября 1815 г.) И уже позже, в черновой рукописи 8 главы «Евгения Онегина» поэт напишет:
Когда в забвенье перед классом
Порой терял я взор и слух,
И говорить старался басом,
И стриг над губой первый пух,
В те дни… в те дни, когда впервые
Заметил я черты живые
Прелестной девы, и любовь
Младую взволновала кровь,
И я, тоскуя безнадежно,
Томясь обманов пылких снов,
Везде искал ее следов,
Об ней задумывался нежно,
Весь день минутной встречи ждал
И счастье тайных мук узнал.
«Общее дело» — девиз Лицея
Совесть, благородство и достоинство —
Вот оно, святое наше воинство.
Протяни ему свою любовь
За него не страшно и в огонь,
Лик его высок и удивителен,
Посвяти ему свой краткий век.
Может, и не станешь победителем,
Но зато умрешь как человек.
Булат Окуджава
Не мало было и критики в адрес Лицея; особенно ценны взгляды «изнутри». Модест Корф в своих поздних записках отмечал многие нелепости в организации учебного процесса: «Лицей был устроен на ногу высшего, окончательного училища, а принимали туда по уставу мальчиков 10-12 лет, с самыми ничтожными предварительными сведениями.
Нам нужны были сперва начальные учителя, а дали тотчас профессоров… Нас надобно было разделить по летам и по знаниям на классы, а посадили всех вместе и читали, например, немецкую литературу тому, кто едва знал немецкую азбуку…»
19 октября 1836 года на квартире Яковлева праздновали двадцатипятилетие Лицея 11 человек (в том числе и Пушкин) из 23 живущих. Три года спустя, в 1839 году, один из них, тайный советник Модест Корф, подводит как бы итог лицейским судьбам, разделив всех своих однокашников на три категории. Первя — сделавшие карьеру, то есть те, кто к сорока годам «оправдал надежды воспитателей», достиг генеральского чина или близок к нему — таких одиннадцать. Вторая категория — люди, по определению Корфа, «погибшие». Их десять. Пушкин будет седьмым («И мнится, очередь за мной…»). Помянув умерших без особого пиетета, Корф к числу погибших прибавляет холодно: «Еще двое умерли политически» — Кюхельбекер и Пущин. Наконец, третья группа одноклассников в Корфовом дневнике — это «неудачники», чья карьера остановилась. Их шестеро.
В конце своего списка Корф подводит итоги. Картина печальная. Еще молодые — и уже каждый третий умер, причем, некоторые от пули. Семейные радости совсем не распространены — всего одиннадцать женатых: и тут многим «счастье не благоприятствовало». Даже генералы или почти что генералы, как видит Корф, тоже склонны к разным нелепостям и странностям: кто более занят ботаникой, кто «пуст, странен и смешон», кто с ума «тронулся», кто просто «оригинальничает», и почти все «ленивы».
Трудно не согласиться с Н.Я.Эдельманом, автором книги о Лицее «Прекрасен наш союз»: «Неудачники» — это слово витает над списком, оно относится к даже преуспевшим; и на память приходит еще одно определение, более привычное, из литературных десятилетий — «лишние люди». Они ведь и вправду для николаевских десятилетий лишние, эти мальчики 1811-1817 годов, гадавшие в свое время, как пойдет жизнь «пред грозным временем, пред грозными судьбами». Не их время. Даже лояльные лицеисты 1-го курса, искренне старавшиеся приспособиться к новому времени, сделать карьеру не смогли. Люди другого времени — люди начала века, 1812 года, люди той лихости, той веселости, того обращения — пусть не декабристы, но из декабристской эпохи. Трудно этим мальчикам, юношам, мужам в «империи фасадов» (как назвал один современник систему Николая). Модест Корф, министр, преуспел значительно больше других — и сам удивляется «случаю». Но видно, он один сумел сделаться человеком вполне николаевского «покроя».
Мальчишеские прозвища всегда метки. Корфа в Лицее звали «Мордан» (во французском значении — «едкий»). Среди тридцати разных по возрасту и характеру мальчиков Корф не сумел найти верных и близких друзей. Не пользуясь любовью, дружеским участием, он жил как бы своей обособленной жизнью. За миловидной внешностью, кротостью Модеста Корфа скрывалась саркастичность, насмешливость. Прав ли он был, подводя «итоги» судеб своих однокашников? И да, и нет. Просто у него другой «угол зрения». Жаль только, что не почувствовал он самого главного, чем остался навсегда славен его выпуск — высокого братства, неразрушимого временем.
Глубокая интуиция Пушкина уже в Лицее подсказала ему бесценность этого дара, и тема юношеской дружбы до самой смерти поэта не покидала его стихов. «Никто на свете не был мне ближе Дельвига!» » Мой первый друг, мой друг бесценный» — это об Иване Пущине. » Мой брат родной по музе, по судьбам» — строки Кюхельбекеру.
Прости! Где б ни был я; в огне ли смертной битвы,
При мирных ли брегах родимого ручья,
Святому братству верен я,
И пусть… (услышит ли судьба мои молитвы?)
Пусть будут счастливы все, все твои друзья!
И в каждую лицейскую годовщину добрые слова памяти:
И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует Лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подняв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
Последней просьбой смертельно раненного поэта было — чтобы не наказывали секунданта, лицейского друга Константина Данзаса — «ведь он мне брат».
«Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского». — сказал умирающий Пушкин Данзасу.
Федор Матюшкин, моряк, капитан 1 ранга из Севастополя: «Пушкин убит! Яковлев! Как ты это допустил? У какого подлеца поднялась на него рука? Яковлев, Яковлев! Как мог ты это допустить?»
Когда будете в Лицее, непременно зайдите в маленький музей «Дача Пушкина». 18 февраля 1831 года, в Москве, в церкви Старого Вознесения состоялась свадьба А.С.Пушкина с Н.Н.Гончаровой. Вскоре после женитьбы Пушкин решает покинуть Москву и поселиться на лето в Царском Селе. Он стремился вернуться в мир светлых и счастливых воспоминаний в надежде на новые — семейные радости.
Из письма Пушкина А.С. Плетневу П.А.: «…мне мочи нет, хотелось бы… остановиться в Царском Селе. Мысль благословенная! Лето и осень, таким образом, провел бы я в уединении вдохновительном вблизи столицы, в кругу милых воспоминаний».
Пушкины прибыли в Царское Село 25 мая 1831 года. Вокруг поэта снова были сады Лицея, мир свободы, беззаботности, дружбы и любви.
И долго я блуждал и часто утомленный
Раскаяньем горя, предчувствуя беды,
Я, думая о тебе, предел благословенный
Воображал сии сады.
Никогда по выходе из Лицея Пушкин не жил так долго в «отечестве — Царском Селе».
И снова в руках у нас книга Н.Я.Эйдельмана:
«Легко вообразить, какие предания и легенды рассказывались среди юных лицеистов 1831 года о знаменитом первом, пушкинском курсе, о выпускниках 1817-го, среди которых одни служат в дальних посольствах и миссиях, другие содержатся в «мрачных пропастях земли», третьи живут где-то рядом; но разве их увидишь?
И вот вечером 27 июля 1831 года в лицейском саду появляется Пушкин, и оробели ученики 6 курса (то есть шестого по счету выпуска со времени основания Лицея): один из них, Яков Грот, будущий известный академик, историк литературы и пушкинист, рискнул подобрать и спрятать лоскуток, оторвавшийся от пушкинской одежды; подойти же и заговорить решился только восемнадцатилетний Павел Миллер. Эту сцену он запомнит на всю жизнь.
«За несколько шагов сняв фуражку, я сказал взволнованным голосом: «Извините, что я вас останавливаю, Александр Сергеевич, но я внук вам по Лицею и желаю вам представиться». «Очень рад, — ответил он, улыбнувшись и взяв меня за руку, — очень рад». Непритворное радушие видно было в его улыбке и глазах. Я сказал ему свою фамилию и курс. «Так я вам не дед, даже не прадед, а я вам пращур…»
Многие расставленные по саду часовые ему вытягивались, и, если он замечал их, то кивал им головою. Когда я спросил: «Отчего они вытягиваются? «, он отвечал: «Право, не знаю. Разве потому, что я с палкой».
«Злодей» Кюхельбекер наказан царем особенно сурово: ему не дали соединиться с другими декабристами-каторжниками, прошедшими свои «казематные сроки», по крайней мере, вместе: десять лет проведет ‘»Кюхля» в тюрьмах и крепостях, но не сдается, старается сочинять и находит способ пересылать свои новые стихи. И самые светлые воспоминания о Лицее, лицейских друзьях.
Он пишет своей племяннице: «Были ли Вы уж в Царском Селе? Если нет, так посетите же когда-нибудь моих пенатов, т.е. прежних… Мне бы смерть как хотелось, чтобы вы посетили Лицей, а потом мне написали, как его нашли. В наше время бывали в Лицее и балы, и представь, твой старый дядя тут же подплясывал, иногда не в такт, что весьма бесило любезного друга его, Пушкина, который, впрочем, ничуть не лучше его танцевал, но воображал, что он, по крайней мере, cousin german госпожи Терпсихоры… Кроме Лицея для меня незабвенна церковь, где нередко мои товарищи певали на хорах. Голоса их и поныне иногда отзываются в слухе моем. Да что же и не примечательно для меня в Царском Селе?.. Тут нет места, нет почти камня, ни дерева, с которым не было сопряжено какое-нибудь воспоминание, драгоценное для сердца всякого бывшего воспитанника Лицея. Итак, прошу тебя, друг мой Сашенька, если будешь в Царском Селе, то поговори со мною о нем подробнее».
31 год ссылки выпал Ивану Пущину. Но из далекой Западной Сибири идут не жалобы, а слова утешения, поддержки своим лицейским друзьям, даже таким мужественным и закаленным, как мореплаватель Федор Матюшкин. Постоянно переписываясь с директором Лицея Е.А.Энгельгардтом, Пущин в курсе судеб почти всех однокашников. Но он не просто пишет, но всячески старается помочь и им и своим новым сибирским друзьям, постоянно за кого-то хлопочет, кому-то помогает из своего скудного бюджета.
Доходят до далекой Сибири слова и ноты лицейского гимна, сочиненного Дельвигом по случаю окончания Лицея и исполнявшегося на всех лицейских встречах. Новые соратники лицеиста Пущина, видные деятели декабристских тайных обществ, «не поскучали разобрать всю музыку и спели».
Шесть лет промчались, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины.
И уж отечества призванье
Гремит нам: шествуйте, сыны!
Простимся, братья! Рука в руку!
Обнимемся в последний раз!
Судьба на вечную разлуку,
Быть может, породила нас.
«Вы скажите моим старым товарищам лицеистам, что мысль об них всегда мне близка, и что десять лет разлуки, а с иными и более, нисколько не изменили чувств к ним. Я не разлучаюся вопреки обстоятельствам с теми, которые верны своему призванию и, прежде всего, — нашей дружбе».
Но и петербургские друзья не забывают «Большого Жанно». Все сложились (и Корф участвовал!) и послали медленной дорогой в Западную Сибирь отличный инструмент (фортепиано) в подарок дочери Пущина, Анне.
«Спасибо вам, от души спасибо! Разделите между собой мой признательный крик, как я нераздельно принимаю ваше старое лицейское воспоминание. Фортепиано в Сибири будет известно под именем лицейского; и теперь всем слушающим и понимающим высказываю то, что отрадно срывается с языка — Аннушка вместе с музыкой будет на нем учиться знать и любить старый Лицей!»
…По настоянию друзей и по чувству высокого внутреннего долга, тяжело больной Иван Иванович Пущин, кому остается едва год жизни, берется за свои Знаменитые записки о Пушкине.
Великий русский педагог К.Д.Ушинский писал о школе: «Стоит ли столько лет учиться, чтобы деньги ставить выше чести?» Что останется от окружающих нас, казалось бы, неразрешимых проблем, если вверим их людям, поставившим честь (естественно, не честь мундира) выше власти денег?
Наверное, кто-то написал или пишет замечательную книгу под названием: «Лицеисты — люди чести». Но трудно удержаться хотя бы от одного примера. В стихотворении «19 октября» у поэта есть строки:
Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто дальний сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему…
Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придется одному?
Несчастный друг! Средь новых поколений
Докучный гость и лишний и чужой.
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой…
Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведет.
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.
1825 год. Михайловское
Пушкин не мог знать, кто будет последним. 19 октября 1877 года в 60-летие первого выпуска телеграмму Горчакову от первых семи курсов подписал Сергей Комовский. Пока их двое. Последние три года (1881-1883) Александр Михайлович Горчаков отметит лицейский юбилей один.
Все преподаватели в лицее отмечали его блестящие способности к наукам, трудолюбие и «благородно-сильное» честолюбие. Окончил лицей с Золотой (малой) медалью. Сделал блестящую дипломатическую карьеру: министр иностранных дел, канцлер России, светлейший князь.
Ударило 14 декабря 1825 года…
К Пущину, дожидавшемуся неминуемого ареста, явился на другой день после восстания Горчаков. Князь, франт, карьерист, но чести не уронит, «душу свободную» не разменяет… «Горчаков привез декабристу заграничный паспорт и умолял его ехать немедленно за границу, обещаясь доставить на иностранный корабль, готовый к отплытию. Пущин не согласился уехать: он считал постыдным избавиться бегством от той участи, которая ожидает других членов общества: действуя с ними вместе, он хотел разделить и их судьбу» (записано за Иваном Пущиным).
Горчаков достоин высшей лицейской дружбы! Если бы во время его посещения квартиры Пущина туда явились жандармы, дипломату пришлось бы плохо: арест, возможно отставка, высылка из столиц и конец блистательной карьеры.
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной,
Все тот же ты для чести и друзей…
Единая семья
Рассказывая о Лицее с желанием спроектировать лучшее в нашу современную жизнь, в нашу школу, непременно встретишь возражения: «Ведь это идеальный вариант, это «штучное производство». Возразить трудно. Но разве родители, истинные учителя не хотят, чтобы их дети, их ученики воспитывались «штучно»? И если у нас в данный момент нет на такое образование сил, средств и, может быть, чего-то еще, так давайте для блага детей, по крайней мере, внимательно рассмотрим составляющие этого поучительного и яркого процесса, примеряя их на наши дни…
Еще в исходных документах о создании Лицея М.Сперанский несколько раз возвращается к своей мысли о «равенстве воспитанников, независимо от происхождения». «Все учащиеся составляют одно общество, без всякого различия; предпочтение в классах должно быть основано на успехах, а в домашней жизни — на благонравии».
Первый директор Лицея — Василий Федорович Малиновский. Блестяще образованный, доброжелательный (он никогда не кричал, не бранил, не наказывал), справедливый; пользовался огромной любовью и уважением воспитанников. Как человек прогрессивно мыслящий, просветитель, он полностью солидарен с идеями М.Сперанского о равенстве воспитанников, и потому «никто не может презирать других или гордиться пред прочими чем бы то ни было». «Преподавателям и гувернерам нужно всегда говорить правду, ибо лгать начальнику — значит не уважать его». Запрещалось кричать на дядек или бранить их. В Лицее не было телесных наказаний и казенной муштры. У каждого выпускника была отдельная комната. К воспитанникам обращались на «Вы» и «господин».
«Благодаря Бога, у нас, по крайней мере, царствует свобода (а свобода — дело золотое), нет скучного заведения сидеть на местах… с начальниками обходимся без страха, шутим с ними, смеемся…» — писал лицеист А.Илличевский.
На плечи Василия Федоровича легли все подготовительные работы по устройству Лицея, составлению правил и инструкций и подбору преподавателей. Он директорствовал 3 года и умер в 49 лет. Но успел сделать два важнейших, основополагающих дела. При Малиновском сложился удивительно свободный стиль общения между преподавателями, гувернерами и подростками. Вместе они как бы составляли одну семью. И второе. Директор сумел сделать правильный выбор, пригласив не только опытных педагогов — Давида де Будри, И.Ф.Кошанского, но и молодых А.П.Куницына, И.К.Кайданова, для которых Лицей стал делом их жизни.
Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень.
Поставлен им краеугольный камень.
Им чистая лампада зажжена.
Лучше не скажешь о словах наставника, посеянных в юношеские души.
«Право свободы есть неотъемлемо и неотчуждаемо».
«Никакие познания не принесут пользы, не создадут блага, если не будут опираться на твердые нравственные основы».
«Приготовляясь быть хранителем законов, научитесь прежде сами почитать оные, ибо закон, нарушаемый блюстителем оного, не имеет святости в глазах народа».
В 1816 году директором Лицея был назначен Егор Антонович Энгельгардт. Он удачно продолжил линию демократической направленности лицейских отношений, начатую В.Ф.Малиновским. «Только путем сердечного участия в радостях и горестях питомца, — писал Егор Антонович в своем дневнике, — можно завоевать его любовь. Доверие юношей завоевывается только поступками».
«Добродетель, кротость и нравственность составляют истинную цену человека и гражданина, и без них и самое просвещение и ученость теряют цену свою».
Энгельгардт стремился налаживать быт своих подопечных, уделяя большое внимание созданию семейного уюта. Он положил начало общению воспитанников с Царскосельским обществом и, прежде всего, со своей семьей. Часто отправлялся он вместе с лицеистами в летние прогулки по окрестностям (бывало и на несколько дней) и в зимние поездки на тройках.
С огромным интересом Егор Антонович следил за дальнейшей судьбой своих питомцев и состоял в дружеской переписке с ними до конца своих дней.
Совпадали устремления двух директоров и в главном — воспитать питомцев полезных Отечеству, патриотов России.
«Наша семья (Лицей), — писал один из воспитанников, — была интернациональной: Кюхля — немец по отцу и матери. Отцы Данзаса, Дельвига и Корфа — немцы, Броглио — итальянец. У Горчакова и Матюшкина — матери немки. У Пушкина прадед — арап. Но Лицей воспитал нас в духе любви к Отечеству, к России. И все мы считали и проявили себя в дальнейшем истинно русскими».
Изучая глубоко российскую историю, лицеисты были постоянно в курсе и событий современных. А время было какое! Приближался 1812 год.
«Жизнь наша лицейская, — вспоминал И.И.Пущин, — сливается с политической эпохою родной жизни русской: приготовлялась гроза 1812 года. Эти события сильно отразились на нашем детстве. Началось с того, что мы провожали все гвардейские полки, потому что они проходили мимо самого Лицея; мы всегда были тут, при их появлении, выходили даже во время классов, напутствовали воинов сердечной молитвой, обнимались с родными и знакомыми; усатые гренадеры из рядов благословляли нас крестом. Не одна слеза тут пролита!»
Вы помните: текли за ратью рать,
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались, Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас…
«Когда начались военные действия, всякое воскресенье кто-нибудь из родных привозил реляции: Н.Ф.Кошанский читал их нам громогласно в зале. Газетная комната никогда не была пуста в часы, свободные от классов; читались наперерыв русские и иностранные журналы при неумолкаемых толках и прениях; всему живо сочувствовалось у нас: опасения сменялись восторгами при малейшем проблеске к лучшему. Профессора приходили к нам и научали нас следить за ходом дел и событий, объясняя иное, нам недоступное».
Впервые слова «отечество» и «народ» обрели для Пушкина и его друзей особый смысл. «Эффект войны 1812 года, — пишет М.А.Корф, — на лицеистов был действительно необыкновенный. Не говоря уже о жадности, с которой пожиралась и комментировалась каждая реляция, не могу не вспомнить горячих слез, которые мы проливали над бородинскою битвой… и над падением Москвы… и какое взамен слез пошло у нас общее ликование, когда французы двинулись из Москвы!»
В своей повести «Метель», сюжет которой возник еще в лицее, Пушкин напишет: «Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество!»
Неужели 30 мальчишек можно в «казенном доме» держать без наказаний, сомневаются сторонники «строгой дисциплины».
В.Ф. Малиновскому, первому директору стоило больших усилий добиться не применения в Лицее телесных наказаний, распространенных в то время в большинстве учебных заведений. Для особо провинившихся карцера сначала не заводили (он появился позже); молодому Пушкину приходилось в нем бывать.
Заглянем еще раз в устав Лицея:
«§110. Наказания могут быть следующие:
- отделение в классе за особый стол;
- имена ленивых выставляются в классе на черной доске белыми буквами;
- лишение общего стола. Воспитанник сажается на хлеб и воду. Более двух дней сие наказание не может продолжаться;
- уединенное заключение, в течение коего посещается директором, который делает ему приличные увещания. Таковое наказание отнюдь не должно продолжаться более трех дней.»Арестовывали» ученика в его собственной комнате и у двери ставили дядьку на часах.
В жизни Лицея был один момент, вызывающий споры в педагогическом мире о своей целесообразности и по сей день. В какой-то степени он может быть отнесен к разделу «поощрения и наказания». В 1813 году вышло распоряжение о распределении мест в классе, «чтобы отличники занимали первые места, а желающие оные оспаривать всегда имели на то право». «Страсть» давать порядковые номера овладела Лицеем полностью. По числам располагались не только в классе (учитывались успехи в учебе и поведении), но и в столовой.
По каждому предмету были 1-ые, 2-ые и т.д. Номер первый (из 30 возможных) почти всегда Горчаков или Вольховский. Пушкин (по общей успеваемости) шел 18-ым, потом 19-ым, а закончил Лицей 26-ым.
Эту «Табель рангов» лицейская братия отвергала решительно и демократически:
Этот список сущи бредни
Кто тут первый, кто последний
Все нули, все нули
Аи, люди, люди, люли…
При встрече с лицеистами царь вдруг спрашивает, кто у них первый? Пушкин отвечает: «У нас нет, ваше императорское величество, первых — все вторые». Царь, возможно, хотел бы «первого» приблизить, наградить. Но ему в самой вежливой форме (ведь только царь Александр — первый) отказано.
Так жили и учились в братской семье с высокими идеалами юности, сберегая дружбу, честь и достоинство князь Горчаков, барон Корф, Семен Исаков, семья которого владела лишь одним крепостным, граф Броглио, будущие декабристы Пущин и Кюхельбекер, будущий великий русский поэт Пушкин и еще 20 «братьев».
Здравствуй, племя младое, незнакомое!
Из сочинений учащихся средней школы №606 г. Пушкина:
«Когда-то, больше полутора веков назад, случилась перемена, повлиявшая на всю его судьбу. В этот день был открыт Лицей. Потом он станет для поэта священным, а сначала у него, вероятно, не было большого желания там учиться. Да и в первое время не все товарищи понимали его. Единственным человеком, которому Пушкин мог открыть свою душу был Иван Пущин. Это день начала их тесной дружбы.
Но и для меня 19 октября стал важным днем в жизни. К нам в школу приехали дети и учителя из Ирландии. Главой делегации была герцогиня Александра Оберкорн, потомок Пушкина. Общались мы с ними на английском языке. Сначала мы показали наш школьный музей, потом спустились в класс музыки. Мы рассказали гостям про нашу школу, класс, показали творческие работы детей — рисунки, дощечки с выжиганием. Мы очень волновались — ведь это была первая наша встреча с ирландцами, а тут еще и телевидение… »
Новакова Ольга
«Я с бабушкой жила в деревне Александрово. У нас была корова, которая давала очень много жирного вкусного молока. Каждый день бабушка наливала молоко в глиняные кринки и посылала меня разносить молоко господам дачникам в Царское Село, Однажды летом, когда рано утром я несла молоко, из-за кустов навстречу мне вышел барин. Он был небольшого роста, с черными курчавыми волосами. На нем была белая рубаха, подпоясанная красным кушаком. Он подошел ко мне, заглянул в мою корзину, взял кринку и, не отрываясь, выпил молоко. Я замерла. Ведь я несла молоко господам, но и остановить барина тоже не посмела. По моему взгляду он понял мою растерянность, вынул из кармана несколько монет, протянул их мне. Потом потрепал меня по голове и спросил, как меня зовут. «Настя», — сказала я. «Настя, — сказал он, — а я Пушкин. Приноси мне молоко каждое утро». И я носила ему молоко. Пушкин всегда встречал меня на тропинке, он спрашивал о деревенской жизни, просил спеть песни. Однажды он сказал: «Послушай: три девицы под окном …» Я слушала, как завороженная. Он спросил: «Тебе нравится?» Я молча кивнула…
«Эля, вставай, опоздаешь в школу!» Я резко села, понемногу поняла, что происходит. В голове еще звучали последние слова Пушкина».
Рыжова Эля
Первоклассников этой школы я повстречал в музее-лицее. Они отличались от других экскурсантов: в руках карандаши, блокноты, что-то записывают, рисуют, чувствуют себя дома. Приходят раз в неделю. Мудрые преподаватели рассказывают им о Лицее, Пушкине понемногу, фрагментами.
— А какое прозвище дали бы вы Федору Матюшкину?
— Пароход!
А Александру Пушкину?
— Кудрявый!
Наверное, еще не очень понимают, как повезло им, что можно пройти мимо домов города, где бывал лицеист Пушкин. Что «прекрасные дубравы» — источник поэтического вдохновения поэта, открыты для них. И можно, если захотеть, каждый день любоваться дворцом, поражающим роскошью и великолепием; можно бродить по прекрасному парку, по заповедным уголкам с серебристыми ивами, по тенистым аллеям и любоваться прозрачной гладью Большого озера.
Что хорошо жить в городе с «человеческой» архитектурой (мне показалось, что царский указ, воспрещавший в свое время строить дома выше 4-х этажного дворца в сегодняшнем гроде Пушкине не нарушен).
И что часто им в жизни будут поддержкой примеры лицейского братства, высокого духа и прекрасные строки Пушкина.
В 1843 году вышел приказ о переводе Лицея из Царского Села в Петербург. В течение 32 лет существования императорского Лицея в Царском Селе (1811-1843) это привилегированное учебное заведение окончило 286 человек. Но с 1822 года, когда Лицей был переведен из подчинения Министерства просвещения в подчинение военного ведомства, начинается старательное уничтожение всей существовавшей системы воспитания и образования, самой лицейской атмосферы, «Лицейского духа».
А он живет и по сей день, «лицейский дух»,
И будет жить, как все светлое, глубокое и истинное!